Кино, которое он крутил, это были ворованные в Пакистане индийские фильмы, переправленные через Иран. На каждый показ в зал набивалась толпа местных баб и, как только включался аппарат и по экрану ползли титры, бабы начинали громко, хором, красиво и мощно, с переливами и неподражаемыми азиатскими завываниями рыдать. Рыдали они непрерывно весь фильм, а потом выходили счастливые и зареванные в жаркую ночь под черное небо, заплаканное звездами.
У киномеханика была любимая девушка Насгюль. Она тоже ходила рыдать. Вместе с бабами. Но после фильма она выходила не в ночь, а в будку к киномеханику и мы пили чай с кекликоту втроем. Насгюль была училкой, поэтому сносно говорила по-русски. Когда после очередного фильма красная, в слезах, но счастливая она зашла к нам с Собиром в кинобудку, я спросил ее:
-- Насгюль, а почему ты сидишь в зале, если можно тут сидеть, удобно и с чаем?
-- С вами не интересно, вы мужчины. Разве можно плакать с мужчинами с таким удовольствием, как с женщинами!
