Когда сыновья Шивы Ганеш и Муруган были детьми, они ссорились из-за того, кто из них главнее. Когда очередной раз Шиву достали детские разборки он потребовал, чтобы те провели соревнование, победа в котором решит их судьбу. Сильный и быстрый Муруган предложил Ганеше состязаться в том, кто быстрее оббежит вокруг всего мира. Толстый и медлительный Ганеша согласился. Мурган рванул и скрылся вдали, а Ганеш неспеша обошел трон, на котором сидел Шива с Паравати. Когда взмыленный Муруган вернулся, облетев вселенную, Ганеш улыбнулся и сказал, что поскольку весь мир, который находится снаружи он весь сосредоточен внутри Шивы и его Шакти, Муруган, хоть был и быстр, но справился с задачей поздже младшего брата. Шива признал победу Ганеша, но чтобы положить конец конфликту, назначил Ганеша богом мудрости, а Муругана предводителем божественного воинства.
В начале восьмидесятых Лефевр выделил два противоположных этических типа поведения конфликтующих сторон, -- разрешающие конфликт посредством конфронтации и решающие конфликт поиском компромиссов. Действия конфликтующих сторон определяются балансом, или точнее, интерференцией прагматического и морального сознания.
Прагматическое сознание ассоциируется прежде всего с выгодой и оценкой выгоды. Поиск выгоды толкает носителя прагматического сознания к поиску компромисса и сотрудничества с противоположной стороной и целесообразность компромисса оценивается сопоставлением значимости/ценности уступок и выгод.
Моральное сознание определяется чувством стыда, вины, осуждением, раскаянием. В мотивации носителя морального сознания определяющим является не объективируемая в действительном мире выгода, а оценка по абстрактной, формальной, догматической, спекулятивной шкале с полюсами "добро" и "зло". И если выгода прагматического субъекта той или иной форме объективируема, то цель морального субъекта находится исключительно в пространстве оценок.
Так для прагматического сознания целью является получение выгоды, а для морального торжество добра. Таким образом, для морального субъекта цель замещается абстрактным добром, а средства квалифицируется по бинарной шкале добро/зло. Вот, как в Карамазовых, например: "Понимаешь ли ты это, когда маленькое, существо, еще не умеющее даже осмыслить, что с ним делается, бьет себя в подлом месте, в темноте и в холоде, крошечным своим кулачком в надорванную грудку и плачет своими кровавыми, незлобивыми, кроткими слезками к "боженьке", чтобы тот защитил его... Для чего познавать это чертово добро и зло, когда это столько стоит? Да весь мир познания не стоит тогда этих слезок ребеночка к "боженьке"... Пока еще время, спешу оградить себя, а потому от высшей гармонии совершенно отказываюсь. Не стоит она слезинки хотя бы одного только того замученного ребенка, который бил себя кулачонком в грудь и молился в зловонной конуре неискупленными слезами своими к "боженьке"! Ага, с одной стороны весь мир познания и высшая гармония (добро), с другой слезинка ребеночка (зло). Точка, прочь логику и сомнения, -- только хардкор, только полное и безусловное торжество добра любой ценой и никаких компромиссов. Но прагматическое сознание подло шепчет, мол да, слезинка, да ребеночка, но этой ценой покупается счастье целого мира детей без единой слезиночки.
Прагматическое сознание рассматривает конфликт в контексте своих целей и устремлений и целей партнера. Моральное сознание рассматривает конфликт через дискретный фильтр добро/зло с одной стороны, оценивает себя и партнера в конфликте через этот бинарный фильтр. Не смотря на кажущуюся универсальность принципов морального сознания, где культурные, родовые, религиозные и социальные различия влияют лишь на содержание понятий добро/зло, есть один тонкий момент.
С некоторыми оговорками можно утверждать, что все системные религии представляют мир, как площадку борьбы добра со злом. Все они заннимают сторону добра, но тем не менее воюют между собой за право его отстаивать. В Зороастризме добро олицетворяется Ахурмазом, а зло Ахриманом. Ахурмаз таков, что не способен совершать зло ни в каком виде, а Ахриман таков, что даже для добро, совершает зло. Таким образом, фундаментальным свойством зла в Зороастризме является ложь. Зороастрийцы не врут, в принципе никогда, есть, конечно казуистические тонкости, но это не важно. Так вот, когда Муслим уль Малик завоевал земли нынешнего Азербайджана, изгнал мобедов в Гобустан и начал распространять Ислам, он требовал от принявших Ислам врать, чтобы тем самым окончательно отказаться от Зенда и принять новые этические нормы, в которых зло, совершаемое во имя добра, не такое уж и зло.
В "Алгебре совести" Лефевр говорит о степени свободы, присутствие которой различает два типа морального сознания. Это отношение к конфронтации/компромиссу добра и зла. По отношению к этой степени свободы свойства двух упомянутых групп можно охарактеризовать о матрице добро-зло/борьба-компромисс. Тензором, бля.
Для первой конфронтационной этической системы драматически сложным оказывается компромисс с партнером, но компромисс добра и зла, то есть моральный компромисс рассматривается как добро. Для второй, компромиссной группы естественным оказывается компромисс с партнером, но сложным компромисс добра и зла. Идеология конфронтационной системы строится на призывах к добру, компромиссной -- на недопущении зла.
Взаимодействие морального и прагматического сознания происходит в плоскости выгодно/невыгодно -- допустимо/недопустимо. Ага и тензор принятия решений приобретает контрвариантную индексацию, хе-хе (шутка, да). И тут обнаруживается парадокс, -- деятельностная бескомпромиссность связана с моральным и этическим компромиссом а бескомпромиссность моральная ведет к компромиссам в человеческих отношениях. Так в компромиссной этической системе для достижения цели жертвой игрока оказывается компромисс с партнером, для конфронтационной, в жертву игрок приносит самого себя ради бескомпромиссности в конфликте.
Естественно, сообщества индивидов компромиссного типа оказываются тем эффективнее и лучше организованы, чем выше моральные стандарты его участников. Сообщества конфронтационных индивидов тем эффективнее и консолидированее, чем ниже моральные стандарты их членов.
Эта колизия достаточно красочно описана у Пелевина:
"Помню поразившую меня сцену в каком-то русском романе: бандит с крестом на груди перед выгодным убийством задумывается на секунду о его моральных последствиях – и, махнув рукой, бросает:
– А! Отмолю…
При всем уважении к отечественной духовной традиции, я чувствовал – дело не в «отмолю». Многое из того, что человечество полагало грехами, казалось мне невинными шалостями. Но совершать их все равно не следовало. Просто потому, что нарушение земных, небесных – или полагаемых таковыми – установлений, какими бы странными они не казались нормальному человеку, неизбежно порождало в душе беспокойство.
...
Помогало мне, в частности, то обстоятельство, что я отчетливо понимал: в России "восстановление поруганного достоинства и чести" быстро приводит на нары в небольшом вонючем помещении, где собралось много полных достоинства людей, чтобы теперь неспешно мериться им друг с дружкой. Мне никогда не хотелось составить им компанию из-за химеры, которую они же и пытались инсталлировать в мой ум.
При первой возможности я старался отойти от плюющихся подобными императивами граждан как можно дальше. Я научился различать конструкции, собранные ими в моей психике в мои бессознательные годы. Поэтому у меня без особого усилия получалось замечать в своей душе приступы ненависти, столь характерные для нашего века, и я почти никогда не позволял им обрести для себя рационализацию, превращающую людей в русофобов, либералов, националистов, политических борцов и прочих арестантов.
Я ни разу не испытывал искушения гордо посмотреть в глаза идущему мимо гостю столицы или укусить добермана за обрубок хвоста. У меня не было ни политической программы, ни травматического пистолета. Я позорно уклонялся от революционной работы и не видел в показываемом мне водевиле ни своих, ни чужих, ни даже волосатой руки мирового кагала. Куски распадающегося мяса, борющиеся за свою и мою свободу в лучах телевизионных софитов, не вызывали во мне ни сочувствия, ни презрения – а только равнодушное понимание управляющих ими механизмов. Но я всегда старался сдвинуть это понимание ближе к сочувствию – и у меня нередко получалось".
Можно достаточно просто создать особо чувствительное и болезненное, абсолютно антагонистическое противостояние, такое, что отношение к противнику в нем будет абсолютно бескомпромиссным даже у людей с невозможно высокими моральными стандартами. То есть создать противостояние, содержанием которого будет невыносимое мучение. Это ядро безусловной конфронтации позволяет инфицировать антагонизмом любые другие конфликты, предполагающие совершенно легкое компромиссное решение. При рассмотрении и оценке любого события вблизи этого тяготеющего, как черная дыра ядра, оценка предшествует рефлексии. Оценка в поле сверхценности этого ядерного противостояния оказывается настолько весомой, что делает рефлексию очевидно не нужной, излишней и нецелесообразной. Все и так ясно, -- незачем думать, нужно действовать!
И тут, для управляющего свершенно не важно фанатом какой стороны является вовлеченный в этот ядерный сверхценный конфликт персонаж. Он может быть как яростным сторонником, так и яростным противником целей управляющего, главное, что он готов к внутренним компромиссам ради достижения своей цели и будет действовать бескомпромиссно.
Я начал писать об очень простых и практических вещах, но оказалось очень длинно и сложно. Да-да, без этого длинно и сложно эти простые вещи бцдцт выглядеть не заслуживающей внимание спекуляцией. Так вот, именно эта описанная выше технология является сейчас главным инструментом российской пропаганды. Нет не ложь, нет не подтасовки, нет не бесстыдство, а вытеснение компромиссного этического типа сознания. Именно этой задаче служит культ победобесия, распятые мальчики и украинские фашисты и все эти "ну да, это наши вежливые люди, но у вас нет доказательств" и так далее.
Совок, как показал Лефевр 1982 году был обществом с существенным преобладанием конфронтационного этического типа. Совок культивировал победу любой ценой и "потерпим", совок культивировал гордость абстрактным (зато мы делаем ракеты) и принебрежение материальным и существенным. Разрушение совка повлекло за собой неизбежное размывание этической модели. Чем более дистанцированным от совка оказывалось некоторое сообщество, тем больший весв нем приобретал компромиссный этический тип и тем меньший конфронтационный. У меня, естественно, нет никаких достоверных данных, но по моим наблюдениям, украинское общество, не смотря на пронзительную совковость государственного устройства, аппарата и простите за выражение, элит, за двадцать пять лет после совка достаточно далеко продвинулось от него вдаль. Это особенно ясно видно по разнице поведения украинских и российских, например, граждан за границей. Джерри, ресторатор в Бунди когда-то изумил меня вопросом -- "Russia and Ukraine was one country now they are different countries, like Britain and Germany who was one country never. Why there is no so wide difference between Germany and Britain as between Russia and Ukraine? Why Ukrainian people re polite friendly and humorous, but Russians are never smile, never kind, never jog, never please and thank you, never excuse me?" Мы, сами того не заметив вырвались из ментальной и этической орбиты совка, не смотря на совковые атавизмы вроде битвы с памятниками прошлых эпох.
Один из главных, системных инструментов возвращения Украины в сферу влияния России, -- это имплантация украинскому обществу категорической конфронтационной парадигмы. Это фанатская, догматическая, религиозная вовлеченность, в тот самый ядерный абстрактный конфликт. Эта вовлеченность позволяет российской пропаганде эффективно манипулировать украинским обществомс помощью всяких зрад и липецких фабрик. И то же теперь делать? Ах, если бы я мог это сформулировать в трех словах! Ну да, думать, оценивать свои действия в парадигме собственных целей и ценностей и, сука, не позволять себе действовать в рамках совковой конфронтационной этической системы. И да, так победим, чо.
В начале восьмидесятых Лефевр выделил два противоположных этических типа поведения конфликтующих сторон, -- разрешающие конфликт посредством конфронтации и решающие конфликт поиском компромиссов. Действия конфликтующих сторон определяются балансом, или точнее, интерференцией прагматического и морального сознания.
Прагматическое сознание ассоциируется прежде всего с выгодой и оценкой выгоды. Поиск выгоды толкает носителя прагматического сознания к поиску компромисса и сотрудничества с противоположной стороной и целесообразность компромисса оценивается сопоставлением значимости/ценности уступок и выгод.
Моральное сознание определяется чувством стыда, вины, осуждением, раскаянием. В мотивации носителя морального сознания определяющим является не объективируемая в действительном мире выгода, а оценка по абстрактной, формальной, догматической, спекулятивной шкале с полюсами "добро" и "зло". И если выгода прагматического субъекта той или иной форме объективируема, то цель морального субъекта находится исключительно в пространстве оценок.
Так для прагматического сознания целью является получение выгоды, а для морального торжество добра. Таким образом, для морального субъекта цель замещается абстрактным добром, а средства квалифицируется по бинарной шкале добро/зло. Вот, как в Карамазовых, например: "Понимаешь ли ты это, когда маленькое, существо, еще не умеющее даже осмыслить, что с ним делается, бьет себя в подлом месте, в темноте и в холоде, крошечным своим кулачком в надорванную грудку и плачет своими кровавыми, незлобивыми, кроткими слезками к "боженьке", чтобы тот защитил его... Для чего познавать это чертово добро и зло, когда это столько стоит? Да весь мир познания не стоит тогда этих слезок ребеночка к "боженьке"... Пока еще время, спешу оградить себя, а потому от высшей гармонии совершенно отказываюсь. Не стоит она слезинки хотя бы одного только того замученного ребенка, который бил себя кулачонком в грудь и молился в зловонной конуре неискупленными слезами своими к "боженьке"! Ага, с одной стороны весь мир познания и высшая гармония (добро), с другой слезинка ребеночка (зло). Точка, прочь логику и сомнения, -- только хардкор, только полное и безусловное торжество добра любой ценой и никаких компромиссов. Но прагматическое сознание подло шепчет, мол да, слезинка, да ребеночка, но этой ценой покупается счастье целого мира детей без единой слезиночки.
Прагматическое сознание рассматривает конфликт в контексте своих целей и устремлений и целей партнера. Моральное сознание рассматривает конфликт через дискретный фильтр добро/зло с одной стороны, оценивает себя и партнера в конфликте через этот бинарный фильтр. Не смотря на кажущуюся универсальность принципов морального сознания, где культурные, родовые, религиозные и социальные различия влияют лишь на содержание понятий добро/зло, есть один тонкий момент.
С некоторыми оговорками можно утверждать, что все системные религии представляют мир, как площадку борьбы добра со злом. Все они заннимают сторону добра, но тем не менее воюют между собой за право его отстаивать. В Зороастризме добро олицетворяется Ахурмазом, а зло Ахриманом. Ахурмаз таков, что не способен совершать зло ни в каком виде, а Ахриман таков, что даже для добро, совершает зло. Таким образом, фундаментальным свойством зла в Зороастризме является ложь. Зороастрийцы не врут, в принципе никогда, есть, конечно казуистические тонкости, но это не важно. Так вот, когда Муслим уль Малик завоевал земли нынешнего Азербайджана, изгнал мобедов в Гобустан и начал распространять Ислам, он требовал от принявших Ислам врать, чтобы тем самым окончательно отказаться от Зенда и принять новые этические нормы, в которых зло, совершаемое во имя добра, не такое уж и зло.
В "Алгебре совести" Лефевр говорит о степени свободы, присутствие которой различает два типа морального сознания. Это отношение к конфронтации/компромиссу добра и зла. По отношению к этой степени свободы свойства двух упомянутых групп можно охарактеризовать о матрице добро-зло/борьба-компромисс. Тензором, бля.
Для первой конфронтационной этической системы драматически сложным оказывается компромисс с партнером, но компромисс добра и зла, то есть моральный компромисс рассматривается как добро. Для второй, компромиссной группы естественным оказывается компромисс с партнером, но сложным компромисс добра и зла. Идеология конфронтационной системы строится на призывах к добру, компромиссной -- на недопущении зла.
Взаимодействие морального и прагматического сознания происходит в плоскости выгодно/невыгодно -- допустимо/недопустимо. Ага и тензор принятия решений приобретает контрвариантную индексацию, хе-хе (шутка, да). И тут обнаруживается парадокс, -- деятельностная бескомпромиссность связана с моральным и этическим компромиссом а бескомпромиссность моральная ведет к компромиссам в человеческих отношениях. Так в компромиссной этической системе для достижения цели жертвой игрока оказывается компромисс с партнером, для конфронтационной, в жертву игрок приносит самого себя ради бескомпромиссности в конфликте.
Естественно, сообщества индивидов компромиссного типа оказываются тем эффективнее и лучше организованы, чем выше моральные стандарты его участников. Сообщества конфронтационных индивидов тем эффективнее и консолидированее, чем ниже моральные стандарты их членов.
Эта колизия достаточно красочно описана у Пелевина:
"Помню поразившую меня сцену в каком-то русском романе: бандит с крестом на груди перед выгодным убийством задумывается на секунду о его моральных последствиях – и, махнув рукой, бросает:
– А! Отмолю…
При всем уважении к отечественной духовной традиции, я чувствовал – дело не в «отмолю». Многое из того, что человечество полагало грехами, казалось мне невинными шалостями. Но совершать их все равно не следовало. Просто потому, что нарушение земных, небесных – или полагаемых таковыми – установлений, какими бы странными они не казались нормальному человеку, неизбежно порождало в душе беспокойство.
...
Помогало мне, в частности, то обстоятельство, что я отчетливо понимал: в России "восстановление поруганного достоинства и чести" быстро приводит на нары в небольшом вонючем помещении, где собралось много полных достоинства людей, чтобы теперь неспешно мериться им друг с дружкой. Мне никогда не хотелось составить им компанию из-за химеры, которую они же и пытались инсталлировать в мой ум.
При первой возможности я старался отойти от плюющихся подобными императивами граждан как можно дальше. Я научился различать конструкции, собранные ими в моей психике в мои бессознательные годы. Поэтому у меня без особого усилия получалось замечать в своей душе приступы ненависти, столь характерные для нашего века, и я почти никогда не позволял им обрести для себя рационализацию, превращающую людей в русофобов, либералов, националистов, политических борцов и прочих арестантов.
Я ни разу не испытывал искушения гордо посмотреть в глаза идущему мимо гостю столицы или укусить добермана за обрубок хвоста. У меня не было ни политической программы, ни травматического пистолета. Я позорно уклонялся от революционной работы и не видел в показываемом мне водевиле ни своих, ни чужих, ни даже волосатой руки мирового кагала. Куски распадающегося мяса, борющиеся за свою и мою свободу в лучах телевизионных софитов, не вызывали во мне ни сочувствия, ни презрения – а только равнодушное понимание управляющих ими механизмов. Но я всегда старался сдвинуть это понимание ближе к сочувствию – и у меня нередко получалось".
А теперь дискотека!
Итак, к практическому компромиссу способен, внятно рефлексирующий индивид с высокими моральными стандартами. Это очень, очень неудобный для управления человек. Всякое управляющее воздействие, прежде чем оно конвертируется в деятельность, у него соразмеряется с личной выгодой и высокими нравственными стандартами. Представители онфронтационного типа, напротив очень управляемые ребята. Они легко следуют управляющим воздействиям, если это сулит выгоду и легко мотивируются спекулятивными призывами к добру. Это значит, что если мы хотим иметь достоверно эффективные инструменты управления, нам необходимо обеспечить максимально широкое распространение в управляемом сообществе конфронтационной этической системы. Но что, черт побери, делать, если сообщество уже дано таким, каково оно есть с сложившимися этическими стандартами?Можно достаточно просто создать особо чувствительное и болезненное, абсолютно антагонистическое противостояние, такое, что отношение к противнику в нем будет абсолютно бескомпромиссным даже у людей с невозможно высокими моральными стандартами. То есть создать противостояние, содержанием которого будет невыносимое мучение. Это ядро безусловной конфронтации позволяет инфицировать антагонизмом любые другие конфликты, предполагающие совершенно легкое компромиссное решение. При рассмотрении и оценке любого события вблизи этого тяготеющего, как черная дыра ядра, оценка предшествует рефлексии. Оценка в поле сверхценности этого ядерного противостояния оказывается настолько весомой, что делает рефлексию очевидно не нужной, излишней и нецелесообразной. Все и так ясно, -- незачем думать, нужно действовать!
И тут, для управляющего свершенно не важно фанатом какой стороны является вовлеченный в этот ядерный сверхценный конфликт персонаж. Он может быть как яростным сторонником, так и яростным противником целей управляющего, главное, что он готов к внутренним компромиссам ради достижения своей цели и будет действовать бескомпромиссно.
Я начал писать об очень простых и практических вещах, но оказалось очень длинно и сложно. Да-да, без этого длинно и сложно эти простые вещи бцдцт выглядеть не заслуживающей внимание спекуляцией. Так вот, именно эта описанная выше технология является сейчас главным инструментом российской пропаганды. Нет не ложь, нет не подтасовки, нет не бесстыдство, а вытеснение компромиссного этического типа сознания. Именно этой задаче служит культ победобесия, распятые мальчики и украинские фашисты и все эти "ну да, это наши вежливые люди, но у вас нет доказательств" и так далее.
Совок, как показал Лефевр 1982 году был обществом с существенным преобладанием конфронтационного этического типа. Совок культивировал победу любой ценой и "потерпим", совок культивировал гордость абстрактным (зато мы делаем ракеты) и принебрежение материальным и существенным. Разрушение совка повлекло за собой неизбежное размывание этической модели. Чем более дистанцированным от совка оказывалось некоторое сообщество, тем больший весв нем приобретал компромиссный этический тип и тем меньший конфронтационный. У меня, естественно, нет никаких достоверных данных, но по моим наблюдениям, украинское общество, не смотря на пронзительную совковость государственного устройства, аппарата и простите за выражение, элит, за двадцать пять лет после совка достаточно далеко продвинулось от него вдаль. Это особенно ясно видно по разнице поведения украинских и российских, например, граждан за границей. Джерри, ресторатор в Бунди когда-то изумил меня вопросом -- "Russia and Ukraine was one country now they are different countries, like Britain and Germany who was one country never. Why there is no so wide difference between Germany and Britain as between Russia and Ukraine? Why Ukrainian people re polite friendly and humorous, but Russians are never smile, never kind, never jog, never please and thank you, never excuse me?" Мы, сами того не заметив вырвались из ментальной и этической орбиты совка, не смотря на совковые атавизмы вроде битвы с памятниками прошлых эпох.
Один из главных, системных инструментов возвращения Украины в сферу влияния России, -- это имплантация украинскому обществу категорической конфронтационной парадигмы. Это фанатская, догматическая, религиозная вовлеченность, в тот самый ядерный абстрактный конфликт. Эта вовлеченность позволяет российской пропаганде эффективно манипулировать украинским обществомс помощью всяких зрад и липецких фабрик. И то же теперь делать? Ах, если бы я мог это сформулировать в трех словах! Ну да, думать, оценивать свои действия в парадигме собственных целей и ценностей и, сука, не позволять себе действовать в рамках совковой конфронтационной этической системы. И да, так победим, чо.
