Уж если чувствовать сиротство...

... то лучше в тех местах, чей вид волнует, нежели язвит. 

В начале июля слетали в Лисью бухту. Именно слетали, пролетели над ней, все получилось невыносимо стремительно. За трое суток мы успели заблудиться на машине в горах, загулять к Рустему и его табуну, у него уже 76 лошадей, жрали сардинок у Билиала, строили глазки его жене, курили план с узбеками-тындырщиками, наводили ужас на рыбный рынок в Чонгаре, рассказывая, почему то, что они продают по 200 баксов за литровую банку не является черной икрой, а представляет собой эмманацию лучей поноса. Обшли Эчкидаг и две его вершины с пиниями, привязывали шнурки к татарскому дереву желаний и не успели обгореть и открыть школу астрального триппера, поскольку начался дождь, хотя восторженные ученики уже нервно ждали встреч с «духовностью». В сентябре снова рванем к Билу лежать на вытертых коврах скрипучих дастарханов, курить ганж под татарский рэгги, и пялиться на заметно поредевших к этому времени, обветереных и загорелых полуголых фриков, плавно, как большие укуренные рыбы, проплывающих мимо.





Каждому должно быть совершенно очевидно, что «в наши годы» небо было голубее и трава заборестее, в «наши годы» было столько цыганской свободы в каждом глотке воздуха, что напрочь разрывало легкие и сносило крышу. Если вдруг Вам это не понятно, то значит у Вас темпоральные локусы «в наши годы» и «сейчас» все еще совпадают. Это не опасно, это пройдет, подождите несколько лет и Вы, вспомнив момент, когда читали эти строки, поймаете себя на мысли -- «Вот в наши годы ... В блогах писали удивительно тонкие и глубокие вещи. Хм ... Да».

Сперва вдоль бетонки проносились буйные подсолнухи Харьковской области, потом акации Днепропетровской, скумпии Запорожской, пока наконец в Чонгаре мы не пошли, как в детстве трогать горькую соль Сиваша. После Джанкоя GPS стал предлагать странное. Поверив ему, пришлось свернуть с феодосийской трассы на проселок и срезать неслабый крюк через Золотое поле. После Старого Крыма, Garmin стал настойчиво требовать свернуть направо. В пяти километрах от Насыпного, по доброму совету космического разума мы свернули на Отважное. Редкие пейзане между заброшенных домов вдоль раздолбанной дороги размахивали руками -- «Не едьте туда! Вы там не проедете!». Но космический разум уверено вел в горы по раздолбанной бетонке.

Чуваки, если Вы залили в свой Garmin натовские карты, -- будьте готовы к тому, что они Вас приведут на дорогу, где буксуют КРАЗы. Составители военных карт обозначают дорогу там,  где пройдет военная техника, а не пупусечка на 14-дюймовых колесиках. Мы застряли у ворот брошенной военной части перед развороченным гусеницами подъемом. Редкие персонажи на джипах на территории части в ужасе разбегались при виде нашей пупусечки рено.

На Лисью мы свернули уже под дождем. Планы драматически менялись, пришлось ночевать в Кырпыре. Мамадарагая, какой там мрак. «Шикарные отели» из изыскано-голимых сортов гипсокартона, зажатые между мусоркой и стройкой, с Х5 и лексусами на стоянке. Какая злая Заратустра так неудержимо манит сюда людей, сумевших заработать на машину за сто косарей? Про скромных отдыхающих, лежащих на пляже в трениках с семками и пивом в пластиковых стаканах я молчу, с ними все ясно, но эти?

Подогретые в микроволновке вчерашние манты по 50 гривень порция на завтрак, перевал, полянка в ближней зеленке и ура! Дастархан у Билиала, зеленый чай, беспонтовый косяк, рэгги и неожиданно прохлядный бриз. Вот в наши годы ... Нет, в наши годы здесь не было так хорошо, не было той божественной цыганской свободы, той бессмысленной наивности и жадности «бизнеса», того дивного контраста с привычным цивилизованным миром. Путешествие в Лиску никогда не было путешествием между мирами, а тут вот, -- пыльные азиатские горы, запах тындыра и керосина, на скорую руку сколоченные халупки и дастарханы, жара и индийская благость. Грубая телепортация из  реальности «как обычно» в действительность «так не бывает».

 

Здесь наливая вино седые строгие мужчины шемчут «Бисмиллахииррахманиррахеми ...»,  здесь суровая жена приколачивает ко входу в заведение  мужа объявление «В голом виде не входить!!!», оберегая его от легкомысленных загорелых нимф, но никто не говорит эссаламалейкум. Здесь очень-очень все похоже на сладостную бэкпэкерскую Индию, -- то же повсеместное разгильдяйство, те же милые фрики, тот же дивный хаос и бардак, тоже все временное и пыльное, тот же всеобъемлющий расслабон, только говорят здесь по-русски, меньше улыбаются, хуже торгуются и ... Как те поддельные елочные игрушки, что выглядят, как настоящие но радости не приносят. Нет-нет, свободы завались, и кайфов я выгреб даже в избытке, все мило-мило и прекрасно-прекрасно, только что-то где-то как-то ну не так, блин. Неудержимо хочется каждому встречному чуть поклонившись и сложив ладони буркнуть «Намаскар!» Но нет, здесь Вам в любое время суток скажут лишь «Доброе утро!» (Чтобы Вы не испугались, проснувшись  и обнаружив себя неожиданно, например вечером)

Кто-то научил местных джедаев общепита назвать заведение гандельного типа «Маленький Гоа». Я не большой любитель Гоа, моя Индия с внешней стороны его границ, но эх, потянуло неудержимо в жаркий полумрак к фанерным дастарханам с пыльной Пикадили:

-- Hi, baba, I'd like to have meman momo, some green salad, some rotti and ... and plain lassi, please. And wait, some green chilli and sweet soy sauce, please.
-- Шо?
-- Пардон, я вдруг поверил про Гоа.
-- А-а-а-а, а шо ты сказал?

-- Я сказал, что хотелось бы момо с бараниной, это типа как манты, овощной нарезочки с зеленью кинзы и куркумы, лепешек токних, типа армянского лаваша, только маленьких, простоквашки холодненькой и соусы к момо, -- сладкий тайский и зеленый чили. Хочешь, я тебе меню на «гоанский» манер переведу, те кто там был тащиться будут безгранично!

-- Та не, у меня только пиво берут, кухня так, для виду, разве что «туристы» закажут.

Ленин говорил, что из всех искусств для них важнейшим является кино. Так вот, из всех общепитов Лисьей бухты самая душевная и вкусная кухня у Билиала. Я с ним знаком уже хренову тучу лет, но так ни разу не спросил, это его настоящее имя или погремуха, и, кокое отношение оно имеет коронованному 68 духу Гоетии, короый прежде чем пасть с небес, превзошел в благости и силе самого Михаила. Вот он, прекрасный и обольстительный, как его чернокнижный тезка. Его заведение найти всегда просто на западной окраине Пикадили всегда узнав по обветреным дырявым такелажным сетям, которые бессменно служат стенами таверны уже который год.

Белиал, он же Бил, кажется может приготовить Вам все, что угодно, даже плов с ганджем. Его заведение нисколько не похоже на общепит, а его кухня ни разу не кабацкая.  Меню, если оно есть весьма простецкое и вполне стандартное для Лисьей бухты -- борщ-лагман-манты-чебуреки ... Иногда, если повезет, окажется дивная сарма или кюфта, но главное, что несомненно стоит попробовать у Била -- это рыба. Дивная скумбрия, запеченная на решетке с лимончиком и зеленью, по сезуону в ней могут оказаться яблоки, мушмула, кизил, может еще чего. При всей очевидной простоте технологии grilled fish, которую вам предложат в любой населенной точке мира на побережье достаточно крупного водоема, скумбрии у Белиала всегда восхитительны и неповторимы. Казалось бы, ничего особенного, свежая скумбрия, зелень, лимонный сок, горячие угли, но результат, не оставляющий шансов малабарским тунцам и кингсфишам Бенгальского залива, несомненно является результатом использования тайных чернокнижных знаний и дивного неповторимого искусства.
-- Приготовь-ка мне вот эту ... и вот эту!
Белиал опустил руку в ведро, где плавали скумбрии и перемешал рыб.
-- Извини, я не успел заметить какую?
В ведре плавали по-прежнему одинаковые скумбрии.
-- Вот эту и вот эту, я их запомнил по выражению лица.
-- Уверен?
-- Уверен!
-- А вдруг это не они?
-- Точно они, я их всегда, даже в темноте узнаю.
-- Ну тогда приходи вечером, я тебе кое-что покажу в темноте, -- доставая рыбин из ведра, хитро по-турецки улыбаясь уголками глаз, сказал Белиал.  В тот вечер я забыл прийти в темноту к Белиалу, и вспомнил о его приглашении во тьму лишь пару дней назад увидев, сидя в кофейне среди переплетений переулков Бейоглу хитрую турецкую улыбку Белиала в уголках глаз бородатого кальянщика.

-- Вы тут нудисты?
-- Да, а что?
-- А этот, он тоже с вами?
-- Ну да ...
-- Тоже нудист?
-- Ну да ...
-- А почему в трусах?
-- Извращенец, блин.
В юности, раздеваясь до гола на пляже, я чувствовал даже некоторую гордость, будто совершая нечто смелое и запрещенное. Мы даже купались голыми на городских пляжах, ощущая это мелкое хулиганство, как проявление внутренней свободы и осмысленности. Настю в Алуште, за то что она пошла купаться «ни в чем» повинтили менты и, составив протокол, выпустили со справкой о задержании милицией, за «пребывание в общественном месте в голо-пьяном виде». Юное голое загорелое тело взывало бурю возмущения у жирных тупых свиней, жарящихся на бетонных плитах набережной возле причала, до такой степени, что они пошли целой демонстрацией к ментам троллейбусной станции стучать на Настю.

Меня всегда восхищали дивные загорелые и подтянутые старики, ветераны Чкаловского пляжа в Одессе. Однажды, когда на горке нед пляжем завелся онанист, разглядывающий голых барышень на песке, эти дедки прошли по пляжу и нашептали каждой барышне на пляже достать пудреницу и по их знаку пустить солнечного зайца в лицо онанисту. «Световая атака» возымела потрясающий эффект. Ошарашенный онанист скатился на пляж к всеобщему восторгу со спущенными штанами и стоящим как кол членом. Я тогда приехал в Одессу через пару дней после этого случая и каждый знакомый непременно желал мне об этом рассказать.

И не смотря на то, что последние 20 лет я бывал на пляжах исключительно (за редкими исключениями) только в голом виде, я все эти годы от этого испытывал неудобство. Только сейчас, у меня хватило винтиков в голове это осознать и не снимать плавки. Хе-хе. Тем не менее, голые барышни на море всегда меня восхищали, сухая соленая загорелая кожа, выжгоревшие на солнце волосы и ресницы, -- вах! Мужчины, напротив выглядят весьма комично и несуразно, благодаря болтающемуся члену, который возбуждясь прионсит массу неудобств. 

Популяция, населяющая Лисью бухту, весьма заметно и смешно стратифицирована отношением к наготе.  Кроме тех, для кого это естественно, весьма ясно заметны те, кто раздеваются натужно,  совершая подвиг социальной несамостоятельности,  потому что «так надо», те, кто раздеваются с ужасом, от того, что «так нельзя», но очень хочется, те кто «выше этого», те, кто откровенно возмущаются непотребным поведением «нудистов», но тем не менее продолжают оставаться в бухте. Мимо нашей палатки все дни проходил к холмам по нужде весьма комичный кент, с очень серьезным лицом и движениями робота, гордо, как знамя несший свой весьма заурядный член.

Но если кому-то критически необходимо быть на пляже голыми -- так это детям. Можно безнаказанно жрать арбузы персики и мороженое, можно бляпываться чем угодно и как угодно пачкаться, -- море рядом, а естественный природный костюм никакой грязью не испортишь.

Во всяком коммунальном сообществе соседи играют дивную роль, умея волшебным образом превратить облезлую коммуналку в сияющий храм торжествующего духа или напротив, респектабельную презентацию высокоумной книги в омердительно попсовую хуйню. Первыми нашими соседями в Лиске были «змеи» -- юные барышни из Киева и Николаева, как гордые феминистки путешествующие без мальчиков. Вторыми и главными -- цикады, легендарные «мухи цэцэ» Лисьей бухты, не оставившие равнодушными никого, побывавшего летом в этих краях и самые упоминаемые Волошиным животные. Милые четырехкрылые твари собирались на миндальном дереве над нашей палаткой и чем становилось жарче, тем пронзительнее и громче орали. Если поймать ату большую стрекочущую штуку и посадить на ладонь, она оправившись от шока комично выругается -- «фр-фрр-рррр» и стрекоча улетит. Интонации у цикад весьма разнообразны, но обычно очень недовольные.

«Хозяйки, -- писал Бродский, -- белые дома здесь топят розоватым буком». Запах буковых дров и горящего лишайника в костре сколько себя помню с был самым вожделенным и ожидаемым в детских крымских походах. Он был для меня символом другой, лесной, горной, свободной жизни, такой, где не нужны фантазии, потому что она сама по себе фантастична.  Вместо того, чтобы ломать мушмулу розу и дубы на склонах прибрежных холмов, в первый вечер я сбегал на Эчкидаг за буком и принес рюкзак буковых дров. Каждое утро, засовывая буковые палочки в очаг для утреннего кофе я вдыхал запах их дыма, как наркотическую смесь, убеждаясь снова и снова, в почти забытой в городской жизни истине, что еда, приготовленная на костре бывает только божественно-вкусной и не бывает никакой иной.

«Смотри, -- Бил, бросил окурок и махнул рукой в сторону Эчкидага, Кучук-ага своих лошадей на ту сторону погнал! В этом году у Рустема десяток жеребят, наверно продавать будут».  Над Лиской под поляной Эчкидага, под источником татары держат коней. В этом году вроде построили приличный домик. Несколько лет назад Рустем затащил на гору спасательный шестивесельный ялик, он теперь стоит у пруда, где купаются лошади на высоте 400 метров над морем. Все никак не соберусь привезти ему подарить спасательный круг. Судно все-таки, причал ...

Покататься на лошадях по тропинкам Эчкидага -- замечательный экспириенс. Крымские лошадиные кататели, все с кем мне приходилось пересечься, замечательные ребята.  Самое прикольное, -- приехать в несезон, когда никого нет и тогда будет шанс увидеть some special spices.  В прочем, и в сезон у Рустма прикольно. Можно подрулить просто посмотреть-поговорить-хлебнуть чайку, может как-то помочь. Там прикольно. Можно подняться из Лиски и покататься по окрестностям, главное, не забыть, чтобы под штанами были трусы. Седло и яйца, знаете ли ...

Мы двинули на Эчкидаг около полудня, в самую жару. Подъем до источника оказался весьма милым, не смотря на мрачное солнце. У Рустема, в начале зеленки думали выпить чайку, но он подковывал коня, -- пообещали вернуться, не вернулись. Дорога через лес до первых бараньих лбов по тропкам оказалась весьма жесткой, -- среди деревьев воздух не движется и превращается в натуральную сауну. Везде удивительно чисто. После прошлого сезона, видимо еще не успели насрать.

Эчкидаг в переводе с татарского -- «козья гора», правда Каримуддин меня убеждал, что исторически правильно следовало бы говорить Эскидаг, что значило бы  «старая гора», поскольку, как он полагал, эту гору местные татары считали отцом всех окрестных гор, составлявшим весьма большое семейство с запутанными родственными связями. О членах этой семьи старый Юсуф, выходец из этих мест может рассказать множество дивных сказок.

Я не знаю, как обычно гуляют по Эчкидагу, -- мы поднялись сперва по бараньим лбам на восточную, маленькую вершину, -- Кокуш Кая (Индюшиная гора). Сюда обычно ползут все, -- множество тропинок от поляны Эчкидага, от источников, от дороги весьма простой маршрут. Здесь очень ветрено, высоко, GPS показывает 572 метра и, кажется, можно двигать назад. Но самое интересное впереди на следующей, главной вершине Эчкидага -- Караобе. Совсем не сложно переползти через седло и подняться на бараний лоб по руслу ручья. Главное не переться по натоптанным тропинкам, где камни отполированы руками и подошвами.

Караоба -- черная гора, дивное место. По характеру растительности и даже по климату она заметно отличается от всего окружающего ландшафта. Здесь кругом растут классические пинии, не встречающиеся в окрестностях нигде и, все больше распространенные на южных склонах Димерджи и Айпетринской яйлы. Здесь, на Караобе стоит подняться на самую вершину. Здесь не так ветрено и опасно как на Кокушкае и, именно здесь в огромных количествах живут куропатки, давшие имя соседней вершине.  Ка Караобе весьма комфортно, есть множество дивных местечек, здесь, будь у нас побольше времени, стоило бы переночевать, по крайней мере раз.

Знатный мистификатор здешних мест Каримуддин настойчиво утверждает, что эта вершина прежде называлась Тенри Оба и что здесь было главное святилище Тенгери, веру в которого принесли из Алтая и Монголии воины Чингиза. По его мнению, эта гора в последствии была названа черной, из-за воспоминаний о мрачных ритуалах шаманов и кровавых жертвоприношениях, которые здесь приносились. Свою мысль Карим подтверждает тем фактом, что эта вершина никогда не выглядит черной, она первая из окрестных холмов освещается рассветными лучами и на ней гаснут последние лучи заката. Керим наивно намекал на сходство вершин Караобы и Хантенгри. На мое возражение, что мол все вершины чем-то похожи, он отвечал -- «Смотри, все высокие вершины острые, а Хантенгри -- нет, на всех вершинах выше 7000 снег и лед, а на Хантенгри камень, как на нашем Эчкидаге!» В любом случае, на вершине Караобы есть «дерево желаний», к которому можно привязать ленточку. Лично мне версия Керима про тюркский алтарь на вершине Эчкидага представляется более чем сомнительной, но, как одна из увлекательных и таинственных местных сказок весьма интересна.

Спускаться с Эчкидага, с его западной вершины лучше всего в кулуар мимо гигантского бансая, -- старой кривой пинии, лежащей в расщелине камней почти на вершине и разбросавшей узловатые ветки, в рисовой графике японских ширм. Вниз по сыпухе, мимо ее «детского сада» -- популяции молодых пиний выросших на скале под ней, куда она сотню лет разбрасывает свои шишки, через заросли кизила по руслу ручья, среди буков вниз, к рощам каменных дубов и выжженным солнцем уже в июне бурым оврагам Волшина и Богаевского. Вся прогулка плавным шагом займет часов шесть. Если после утреннего расслабленого секса, кофе и салата двинуть в сторону гор, то на Пикадили окажешься к половине седьмого. И здесь райское наслаждение -- уютный дастархан, косячок и зеленый чай у Била или молочный коктейль напротив. В принципе можно и совместить.

Из Лисьей бухты мы бежали в панике разбросав по поляне под миндальным деревом осколки давних воспоминаний, клочья рефлексий, куски нереализованных фантазий, призраки юношеских мечтаний и надежд, одолеваемые привычно острым чувством, предшествующим возвращению, -- еще бы хоть пару дней! Мы бежали под натиском облаков, собравшихся синими стаями над Карадагом и прорывавшимися из-за Караобы со стороны Карасубазара. Нужно было успеть до первых капель дождя преодолеть перевал. Казалось, мы ничего не успели, ничего из того что хотелось, ничего такого, что следовало бы успеть. На самом деле, ах, глоток Кустурицы, почти трущобы и почти свобода, почти цыгане и почти дичь, почти счастье, где почти не нужны деньги, ах, это чертово почти!

На самом деле мы успели абсолютно все, новый день и день, следующий за ним, и еще, еще один день, не принесли бы нового чувственного экспириенса, как следующая ложка сахара в чай. Это был бы путь навстречу пресыщенности, делающей постным любое блюдо. Ах, еще бы пару дней, но пофигу. Мы еще сюда приедем.